Для данного мира действительности, мира видимого,
объекта знания, волевой акт свободного избрания, т. е. акт веры, уже совершен, совершен в таинственной глубине бытия; для мира же иного, мира невидимых вещей, мы вновь должны совершить акт свободного волевого избрания, избрания того мира предметом своей любви, т. е. акт веры.
Неточные совпадения
Лосский радикально и решительно отрицает всякую грань между субъектом и
объектом, между
знанием и бытием.
Но в Логосе субъект и
объект тождественны; в мировой жизни Логоса акт познания есть акт самой жизни,
знание есть бытие (
знание есть непременно бытие, но бытие не есть непременно
знание, как думал Гегель).
И это поистине революционная точка зрения, знаменующая собой переворот в теории
знания, так как большая дорога в развитии теории
знания вела до сих пор к все большему и большему разобщению между субъектом и
объектом и полному отрицанию возможности овладеть бытием, добиться присутствия в
знании самой действительности.
В соборном, церковном опыте дано бытие, душа мира, мать-земля до рационалистического распадения на субъект и
объект, до всякого отвлеченного
знания.
Знание потому есть жизнь самого бытия, и потому в самом бытии происходит то, что происходит в
знании, потому так, что в познающем субъекте и в познаваемом
объекте, в мышлении и в бытии живет и действует тот же универсальный разум, Логос — начало божественное, возвышающееся над противоположностями.
Субъект искал
объекта, а нашел лишь самого себя в формальной своей бессодержательности, мышление устремлялось к бытию, а погрузилось лишь в свои собственные состояния,
знание обращалось к живому, а находило мертвое, опосредственное.
Знание, в котором мы путем рефлексии констатируем субъект и
объект, есть уже во всех смыслах нечто вторичное, производное, из самой жизни рожденное.
Лишь рационалистическое рассечение целостного человеческого существа может привести к утверждению самодовлеющей теоретической ценности
знания, но для познающего, как для существа живого и целостного, не рационализированного, ясно, что познание имеет прежде всего практическую (не в утилитарном, конечно, смысле слова) ценность, что познание есть функция жизни, что возможность брачного познания основана на тождестве субъекта и
объекта, на раскрытии того же разума и той же бесконечной жизни в бытии, что и в познающем.
Познание наше болезненно не потому, что субъект конструирует
объект, опосредствывает, что опыт есть лишь наше субъективное состояние или что
знание есть лишь копия, отражение действительности, причем наш познавательный механизм оказывается кривым зеркалом, а потому, что все бытие наше болезненно, что мир греховен, что все в мире разорвано.
Значит, в процессе познания внешнего мира
объект трансцендентен в отношении к познающему я, но, несмотря на это, он остается имманентным самому процессу
знания; следовательно,
знание о внешнем мире есть процесс, одною своею стороною разыгрывающий в мире не-я (материал
знания), а другой стороной совершающийся в мире «я» (сравнивание)».
В
объекте так же может заключаться основа твердости
знания, как и в субъекте.
Этот тезис еще труднее, но и его защитить не невозможно, если есть
знание объекта беседы и подготовленность к принятию возражений.
По сравнению с мышлением низшею формою религиозного сознания является то, что обычно зовется «верою» и что Гегель характеризует как
знание в форме «представления» (Vorstellung): на ней лежит печать субъективности, непреодоленной раздвоенности субъекта и
объекта.
Только в мышлении достигается «то тожество, при котором
знание полагает в своем
объекте себя для себя», оно «есть дух, разум, опредмеченный для самого себя» (121).